2012-10-04 13:24:54
В последних числах мая 1970 года моя подруга Ирина Бродская, работавшая тогда в нашем театре, осмотревшись вокруг, тихо сказала, что вчера ее вызвали в КГБ и расспрашивали обо мне, предупредив, что она не имеет права сообщать кому-либо об этом. Разговаривали с ней в номере гостиницы «Северная», арендуемом КГБ специально для подобных встреч, чтобы не привлекать внимание. (По иронии, в этом номере, который нам устроили по большому блату, мы с женой провели свою первую брачную неделю.) На следующий день о такой же встрече, но состоявшейся уже в университете, мне сообщил врач Юрий Нивин, предупредив, что дело серьезное, и что его почему-то еще спросили о двух врачах-евреях. Как выяснилось позже, вызывали еще некоторых моих близких знакомых, но не все отважились предупредить меня.
Надо сказать, что в течение нескольких лет я посещал Публичную библиотеку, читая старые газеты и журналы, собрания сочинений Ленина, Сталина, выписывая цитаты и материалы, связанные с интересующими меня моментами советской истории. Я, наверное, единственный прочитал все журналы «Большевик» («Коммунист») с 1924 года и послевоенную подшивку газеты «Правда» - довоенную не выдавали. Сделанные мной записи, собранные вместе, красноречиво обвиняли советскую власть во многих тяжких грехах: в антисемитизме, репрессиях, развязывании войны и т.п. Своими «открытиями» я охотно делился с друзьями, а также с убежденными коммунистами и адептами системы, вызывая у последних просто ярость. За это можно было получить хороший срок. Я срочно принялся уничтожать бумаги, ожидая обыска, снял с пиджака значок со звездой Давида.
4 июня меня вызвали в КГБ, и дежурный указал на комнату на первом этаже недалеко от входа. Сразу же туда вошли четыре человека. Симпатичный молодой офицер представил всех (их фамилии я не запомнил), представился сам – капитан Яровой – и обратился ко мне:
- Скажите, Дмитрий Григорьевич, зачем Вы читаете Ленина?
Я ожидал чего угодно, только не этого! Во-первых, меня впервые назвали по имени-отчеству (с тех пор, когда я слышу «Дмитрий Григорьевич», мне хочется протянуть руки для наручников); во-вторых, готовясь к встрече, я обдумывал различные варианты ответов, но не на такой вопрос (очевидно, они понимали, что нормальный человек читать это не будет). По БиБиСи, которое я регулярно слушал, давали рекомендации ответов на стандартные в подобных случаях вопросы, написанные прошедшими допросы в КГБ советскими диссидентами, но такого там не было. Я стал что-то плести насчет того, что не получив высшего образования (кстати, в большой степени по вине КГБ, но это другая тема), я пытаюсь восполнить пробелы, что современному человеку необходимо знать труды …
- Но наши враги тоже изучают классиков марксизма-ленинизма.
Разговор продолжался почти три часа. У каждого была своя определенная роль: капитан Яровой вел беседу достаточно корректно, направляя ее; другой время от времени встревал, не всегда кстати, пугая, что их организация не воспитывающая, а карающая, что я не знаю сколько в этом здании этажей там (выразительно показывая пальцем вниз), и вообще, они могут меня просто не выпустить отсюда; третий «доверительно» советовал лучше заняться девушками, рожать детей (может он и прав), а не заниматься ерундой; четвертый за все это время не сказал ни слова, просто смотрел пронзительными глазами куда-то вглубь, и от этого взгляда становилось не по себе. Во время разговора без стука открылась дверь, и солдат внес… венок (не сонетов)!
- Это для меня? – сострил я.
- Нет, - совершенно серьезно ответил капитан Яровой, - у нас будет возложение к Вечному огню (Республика в эти дни праздновала свое пятидесятилетие).
В подтверждение своей правоты по поводу существования государственного антисемитизма в СССР я достал, взятый с собой, свежий номер газеты «Комсомольская правда» (тогда газеты, естественно, были только государственные) с погромной статьей «Фашизм под голубой звездой», утверждающей, что евреи давно уже вымерли или растворились в других народах, поэтому такого народа нет, а название «еврей» просто присваивается различным далеким друг от друга этническим группам (интересно, кем присваивается и за какие грехи?). Капитан Яровой взял ее, ничего не ответил, обещал познакомиться. Тогда я впервые услышал много еврейских фамилий людей, занимающих достаточно высокие должности в Республике, названных в доказательство того, что у нас нет антисемитизма.
- А как эти люди проявляют себя, как евреи? - догадался спросить я.
Тот, кто постоянно запугивал меня, вскочил:
- А как они должны «проявлять себя»? Они живут в Советском Союзе! - и вышел, еще раз напомнив, что их организация карательная.
Меня отпустили около семи часов вечера. Капитан Яровой посетовал, что моим делом занимался целый отдел, а у них и без того хватает работы, и предупредил, что думать я могу что угодно, слушать какие угодно «голоса» (имелись ввиду западные радиостанции – единственный источник правдивой информации в то время), но если я буду продолжать распространять сведения, порочащие наш строй – меня ждет «соответствующее» наказание. Это была новая установка – раньше не то что слушать «голоса», но и думать было нельзя. Придя через некоторое время в Публичную библиотеку, я узнал, что газеты и журналы прошлых лет теперь можно получить только по специальному разрешению «компетентных» органов.
А 14 июня в ленинградском аэропорту «Смольный» и в Приозерске арестовали 11 человек, собиравшихся угнать самолет в Швецию, чтобы потом перебраться в Израиль (в то время власти всячески препятствовали выезду евреев из СССР, и многие, подавшие заявления на отъезд, по несколько лет находились «в отказе», или по вымышленным обвинениям попадали в тюрьму или в «психушку»). Как оказалось, властям удалось узнать о замысле с самолетом заранее, и они, судя по всему, решили расправиться под эту марку с еврейским движением в стране. Последовали аресты в Одессе, Риге, Свердловске, Кишиневе. Мое дело, очевидно, просто не «дотягивало» до суда. Первый «самолетный процесс» состоялся в Ленинграде в декабре 1970 года (затем был второй ленинградский процесс, процессы в Риге, Одессе, Свердловске, Кишиневе).
В это время я находился в Ленинграде с театром на гастролях, и, узнав о начале процесса, сразу же пошел туда. В помещении городского суда шел ремонт, в коридорах было грязно, пахло известкой, некоторые переходы были перекрыты. Никаких указателей не было, но я почему-то, даже никого не спрашивая, быстро нашел то, что мне нужно (обратный путь мне дался гораздо труднее). Небольшое помещение, из которого лестница шла наверх, было почти пустым. На скамейке у стены в ожидании сидели несколько человек. На мой вопрос, где идет суд, кто-то кивнул в сторону лестницы. Тут я только заметил наверху военных, но, все же, двинулся в их сторону. Офицер, преградив мне путь, спросил куда я и есть ли у меня пропуск. На мой вопрос, какой может быть пропуск на открытый процесс (как было объявлено в газете) ответил, что зал маленький, желающих много, мест нет. Я сказал, что постою, на что он тявкнул какое-то ругательство и схватился за кобуру (почти такая же сцена повторилась позже на процессе Александра Гинзбурга в Калуге в 1978 году!). Вскоре в заседании суда был объявлен перерыв, и публика, прилично одетая, важно спустилась по лестнице. Было заметно, что все между собой знакомы. А когда одна женщина неосторожно воскликнула: «Да здесь вся идеология Ленинграда!», все стало ясно – показательный процесс! Работников «идеологического фронта» учили, как надо поступать с этими евреями. 24 декабря огласили приговор: Марка Дымшица и Эдуарда Кузнецова – к расстрелу «за измену родине», остальным от 10 до 15 лет!
Прошло время. «Империя зла» развалилась. Еврейская жизнь вышла из подполья, давая все новые ростки, и вещи, немыслимые еще несколько лет назад, стали нормой. Я приехал в Москву на очередной еврейский семинар, и нас повезли на встречу с Ицхаком Рабиным, приехавшим с официальным визитом в Россию. Встреча должна была состояться в Большой хоральной синагоге. До этого я ни разу в синагоге не был, и мне очень хотелось попасть туда. Я даже изменил своему правилу – не соваться туда, где много людей, но был буквально затерт толпой, и, не дойдя до входа, еле выбрался на волю. Народу собралось намного больше, чем синагога могла вместить. Вся улица была запружена людьми, пришедшими на встречу, охраной с собаками, вокруг на крышах домов видны были снайперы. Невдалеке, отдельно от всей этой кутерьмы посередине дороги одиноко прохаживался невысокий, крепкого сложения человек.
- Вы знаете, кто это? – спросил меня Александр Брод, редактор самарской газеты «Тарбут», приехавший вместе со мной.
- ?
- Эдуард Кузнецов. Я знаю его по семинару в Израиле, хотите познакомиться?
Я был изумлен. Я знал, что Кузнецову и Дымшицу под давлением мировой общественности тогда заменили смертную казнь на 15 лет, что Кузнецов, отсидев 8 лет, уехал в Израиль (кажется, его на кого-то поменяли – была с СССР такая практика) и стал главным редактором русскоязычной газеты «Вести», но никак не мог ожидать такой встречи.
Мы подошли. Эдуард Кузнецов узнал Сашу, разговорились. Оказывается он, как журналист, приехал освещать визит Рабина. Саша представил меня, и я сказал, что восхищен его мужеством, волей, что его пример оказал большое влияние на формирование еврейской самоидентификации у многих «неопределившихся» и т.п. Сказал также, что все дни «самолетного процесса» приходил и демонстративно «присутствовал» под дверью. (Один раз за мной увязался какой-то «провожатый», который поинтересовался, не родственник ли я кого-нибудь из подсудимых, кто я и зачем прихожу. Я, понимая с кем имею дело, представился, все спокойно рассказал и пригласил на спектакли нашего театра. Больше я его не видел.) Эдуард Кузнецов улыбнулся, ничего не ответив. Понятно, что он мог сказать? Тогда, 24 декабря я отправился в гостиницу «Октябрьская», а он – в камеру смертников. Есть некоторая разница.
Тут к нам подошел подвыпивший человек, лет 35, в новенькой камуфляжной кепке с полиэтиленовым пакетом в руке:
- Что это вы, евреи, всё мельтешите, нагнали охрану, чего боитесь?
- Ну, положим, охрана не наша, а ваша, - ответил Кузнецов.
Завязался глупый разговор, в котором тот, обращаясь к Кузнецову, все говорил, что против евреев ничего не имеет, что евреи хорошие врачи, но все же, что-то ему в евреях не нравится. И опять про охрану, собак, снайперов…
- А ты знаешь, с кем разговариваешь? – не выдержал я, - это знаменитый человек, один их героев нашего народа, был в свое время приговорен советской властью к расстрелу!
Мужичок как-то сразу протрезвел, выпрямился, уважительно протянул Кузнецову руку:
- За что тебя так?
- За измену родине.
- Ну, ты меня извини, я немножко выпил – кепку вот новую купил, сам понимаешь. Вообще-то я потомственный дворянин…
- Я тоже.
- Как это – еврей и дворянин?
- У меня отец из дворян, а мать – еврейка.
- Слушай, у меня тут еще осталось, давай?
Он полез в пакет:
- Уй, …, пролилось!
Извлек старую мокрую кепку, выжал ее, достал бутылку:
- Ну, слабо с горла?
- Запросто.
Они распили пополам оставшуюся водку, «дворянин» аккуратно убрал пустую бутылку в пакет, пожал всем руку на прощание, поблагодарив за что-то, и пошел навстречу кавалькаде машин с премьер-министром Израиля.
Надо сказать, что в течение нескольких лет я посещал Публичную библиотеку, читая старые газеты и журналы, собрания сочинений Ленина, Сталина, выписывая цитаты и материалы, связанные с интересующими меня моментами советской истории. Я, наверное, единственный прочитал все журналы «Большевик» («Коммунист») с 1924 года и послевоенную подшивку газеты «Правда» - довоенную не выдавали. Сделанные мной записи, собранные вместе, красноречиво обвиняли советскую власть во многих тяжких грехах: в антисемитизме, репрессиях, развязывании войны и т.п. Своими «открытиями» я охотно делился с друзьями, а также с убежденными коммунистами и адептами системы, вызывая у последних просто ярость. За это можно было получить хороший срок. Я срочно принялся уничтожать бумаги, ожидая обыска, снял с пиджака значок со звездой Давида.
4 июня меня вызвали в КГБ, и дежурный указал на комнату на первом этаже недалеко от входа. Сразу же туда вошли четыре человека. Симпатичный молодой офицер представил всех (их фамилии я не запомнил), представился сам – капитан Яровой – и обратился ко мне:
- Скажите, Дмитрий Григорьевич, зачем Вы читаете Ленина?
Я ожидал чего угодно, только не этого! Во-первых, меня впервые назвали по имени-отчеству (с тех пор, когда я слышу «Дмитрий Григорьевич», мне хочется протянуть руки для наручников); во-вторых, готовясь к встрече, я обдумывал различные варианты ответов, но не на такой вопрос (очевидно, они понимали, что нормальный человек читать это не будет). По БиБиСи, которое я регулярно слушал, давали рекомендации ответов на стандартные в подобных случаях вопросы, написанные прошедшими допросы в КГБ советскими диссидентами, но такого там не было. Я стал что-то плести насчет того, что не получив высшего образования (кстати, в большой степени по вине КГБ, но это другая тема), я пытаюсь восполнить пробелы, что современному человеку необходимо знать труды …
- Но наши враги тоже изучают классиков марксизма-ленинизма.
Разговор продолжался почти три часа. У каждого была своя определенная роль: капитан Яровой вел беседу достаточно корректно, направляя ее; другой время от времени встревал, не всегда кстати, пугая, что их организация не воспитывающая, а карающая, что я не знаю сколько в этом здании этажей там (выразительно показывая пальцем вниз), и вообще, они могут меня просто не выпустить отсюда; третий «доверительно» советовал лучше заняться девушками, рожать детей (может он и прав), а не заниматься ерундой; четвертый за все это время не сказал ни слова, просто смотрел пронзительными глазами куда-то вглубь, и от этого взгляда становилось не по себе. Во время разговора без стука открылась дверь, и солдат внес… венок (не сонетов)!
- Это для меня? – сострил я.
- Нет, - совершенно серьезно ответил капитан Яровой, - у нас будет возложение к Вечному огню (Республика в эти дни праздновала свое пятидесятилетие).
В подтверждение своей правоты по поводу существования государственного антисемитизма в СССР я достал, взятый с собой, свежий номер газеты «Комсомольская правда» (тогда газеты, естественно, были только государственные) с погромной статьей «Фашизм под голубой звездой», утверждающей, что евреи давно уже вымерли или растворились в других народах, поэтому такого народа нет, а название «еврей» просто присваивается различным далеким друг от друга этническим группам (интересно, кем присваивается и за какие грехи?). Капитан Яровой взял ее, ничего не ответил, обещал познакомиться. Тогда я впервые услышал много еврейских фамилий людей, занимающих достаточно высокие должности в Республике, названных в доказательство того, что у нас нет антисемитизма.
- А как эти люди проявляют себя, как евреи? - догадался спросить я.
Тот, кто постоянно запугивал меня, вскочил:
- А как они должны «проявлять себя»? Они живут в Советском Союзе! - и вышел, еще раз напомнив, что их организация карательная.
Меня отпустили около семи часов вечера. Капитан Яровой посетовал, что моим делом занимался целый отдел, а у них и без того хватает работы, и предупредил, что думать я могу что угодно, слушать какие угодно «голоса» (имелись ввиду западные радиостанции – единственный источник правдивой информации в то время), но если я буду продолжать распространять сведения, порочащие наш строй – меня ждет «соответствующее» наказание. Это была новая установка – раньше не то что слушать «голоса», но и думать было нельзя. Придя через некоторое время в Публичную библиотеку, я узнал, что газеты и журналы прошлых лет теперь можно получить только по специальному разрешению «компетентных» органов.
А 14 июня в ленинградском аэропорту «Смольный» и в Приозерске арестовали 11 человек, собиравшихся угнать самолет в Швецию, чтобы потом перебраться в Израиль (в то время власти всячески препятствовали выезду евреев из СССР, и многие, подавшие заявления на отъезд, по несколько лет находились «в отказе», или по вымышленным обвинениям попадали в тюрьму или в «психушку»). Как оказалось, властям удалось узнать о замысле с самолетом заранее, и они, судя по всему, решили расправиться под эту марку с еврейским движением в стране. Последовали аресты в Одессе, Риге, Свердловске, Кишиневе. Мое дело, очевидно, просто не «дотягивало» до суда. Первый «самолетный процесс» состоялся в Ленинграде в декабре 1970 года (затем был второй ленинградский процесс, процессы в Риге, Одессе, Свердловске, Кишиневе).
В это время я находился в Ленинграде с театром на гастролях, и, узнав о начале процесса, сразу же пошел туда. В помещении городского суда шел ремонт, в коридорах было грязно, пахло известкой, некоторые переходы были перекрыты. Никаких указателей не было, но я почему-то, даже никого не спрашивая, быстро нашел то, что мне нужно (обратный путь мне дался гораздо труднее). Небольшое помещение, из которого лестница шла наверх, было почти пустым. На скамейке у стены в ожидании сидели несколько человек. На мой вопрос, где идет суд, кто-то кивнул в сторону лестницы. Тут я только заметил наверху военных, но, все же, двинулся в их сторону. Офицер, преградив мне путь, спросил куда я и есть ли у меня пропуск. На мой вопрос, какой может быть пропуск на открытый процесс (как было объявлено в газете) ответил, что зал маленький, желающих много, мест нет. Я сказал, что постою, на что он тявкнул какое-то ругательство и схватился за кобуру (почти такая же сцена повторилась позже на процессе Александра Гинзбурга в Калуге в 1978 году!). Вскоре в заседании суда был объявлен перерыв, и публика, прилично одетая, важно спустилась по лестнице. Было заметно, что все между собой знакомы. А когда одна женщина неосторожно воскликнула: «Да здесь вся идеология Ленинграда!», все стало ясно – показательный процесс! Работников «идеологического фронта» учили, как надо поступать с этими евреями. 24 декабря огласили приговор: Марка Дымшица и Эдуарда Кузнецова – к расстрелу «за измену родине», остальным от 10 до 15 лет!
Прошло время. «Империя зла» развалилась. Еврейская жизнь вышла из подполья, давая все новые ростки, и вещи, немыслимые еще несколько лет назад, стали нормой. Я приехал в Москву на очередной еврейский семинар, и нас повезли на встречу с Ицхаком Рабиным, приехавшим с официальным визитом в Россию. Встреча должна была состояться в Большой хоральной синагоге. До этого я ни разу в синагоге не был, и мне очень хотелось попасть туда. Я даже изменил своему правилу – не соваться туда, где много людей, но был буквально затерт толпой, и, не дойдя до входа, еле выбрался на волю. Народу собралось намного больше, чем синагога могла вместить. Вся улица была запружена людьми, пришедшими на встречу, охраной с собаками, вокруг на крышах домов видны были снайперы. Невдалеке, отдельно от всей этой кутерьмы посередине дороги одиноко прохаживался невысокий, крепкого сложения человек.
- Вы знаете, кто это? – спросил меня Александр Брод, редактор самарской газеты «Тарбут», приехавший вместе со мной.
- ?
- Эдуард Кузнецов. Я знаю его по семинару в Израиле, хотите познакомиться?
Я был изумлен. Я знал, что Кузнецову и Дымшицу под давлением мировой общественности тогда заменили смертную казнь на 15 лет, что Кузнецов, отсидев 8 лет, уехал в Израиль (кажется, его на кого-то поменяли – была с СССР такая практика) и стал главным редактором русскоязычной газеты «Вести», но никак не мог ожидать такой встречи.
Мы подошли. Эдуард Кузнецов узнал Сашу, разговорились. Оказывается он, как журналист, приехал освещать визит Рабина. Саша представил меня, и я сказал, что восхищен его мужеством, волей, что его пример оказал большое влияние на формирование еврейской самоидентификации у многих «неопределившихся» и т.п. Сказал также, что все дни «самолетного процесса» приходил и демонстративно «присутствовал» под дверью. (Один раз за мной увязался какой-то «провожатый», который поинтересовался, не родственник ли я кого-нибудь из подсудимых, кто я и зачем прихожу. Я, понимая с кем имею дело, представился, все спокойно рассказал и пригласил на спектакли нашего театра. Больше я его не видел.) Эдуард Кузнецов улыбнулся, ничего не ответив. Понятно, что он мог сказать? Тогда, 24 декабря я отправился в гостиницу «Октябрьская», а он – в камеру смертников. Есть некоторая разница.
Тут к нам подошел подвыпивший человек, лет 35, в новенькой камуфляжной кепке с полиэтиленовым пакетом в руке:
- Что это вы, евреи, всё мельтешите, нагнали охрану, чего боитесь?
- Ну, положим, охрана не наша, а ваша, - ответил Кузнецов.
Завязался глупый разговор, в котором тот, обращаясь к Кузнецову, все говорил, что против евреев ничего не имеет, что евреи хорошие врачи, но все же, что-то ему в евреях не нравится. И опять про охрану, собак, снайперов…
- А ты знаешь, с кем разговариваешь? – не выдержал я, - это знаменитый человек, один их героев нашего народа, был в свое время приговорен советской властью к расстрелу!
Мужичок как-то сразу протрезвел, выпрямился, уважительно протянул Кузнецову руку:
- За что тебя так?
- За измену родине.
- Ну, ты меня извини, я немножко выпил – кепку вот новую купил, сам понимаешь. Вообще-то я потомственный дворянин…
- Я тоже.
- Как это – еврей и дворянин?
- У меня отец из дворян, а мать – еврейка.
- Слушай, у меня тут еще осталось, давай?
Он полез в пакет:
- Уй, …, пролилось!
Извлек старую мокрую кепку, выжал ее, достал бутылку:
- Ну, слабо с горла?
- Запросто.
Они распили пополам оставшуюся водку, «дворянин» аккуратно убрал пустую бутылку в пакет, пожал всем руку на прощание, поблагодарив за что-то, и пошел навстречу кавалькаде машин с премьер-министром Израиля.